Надя вяжет

Часть вторая, в которой Чаадаев избежал костра, а налим попал под бензопилу.

«Только не вздумай с мороза вставать под горячую воду, опасно! Да и воды в титане нет, дрова кончились.»  - мама долепливала пирожки с брусникой, дома пахло грибным супом и , если бы не стынь, пробивающаяся даже из-под толстых шерстяных ковров, когда-то взятых в кредит и которыми мама страшно гордилась, можно было подумать, что ничего не произошло. Печка-буржуйка холодно глядела на двух закутанных женщин, ожидая внимания к себе.

-Мам, папа же оставил дрова в гараже, давай сходим! - Наталья страшно жалела, что не захватила с собой уголь  из котельной, тем более Палыч бы поднял бы мешок на третий этаж.

-Не могу ключи от гаража найти, все перерыла. Да и куда на ночь глядя в гараж идти? Там темень и страшно, прибьют еще. Давай ужинать! В котельной работы идут или груши околачивают? Минус пятьдесят три… - мама старалась казаться бодрой и веселой. - Я притащила с работы журналы с газетами, списанные конечно!»

«Да, щепетильность и профессиональная честь библиотекаря - это сейчас самое главное! Замерзнем насмерть, но сохраним библиотечный фонд!» - Тата раздраженно мыла чуть теплой водой руки и рассматривала эпоксидную заплатку в форме сплюснутой львиной головы на цилиндрическом тулове титана.

-Не знаю как пирожки испекутся, напряжения совсем нет! Как в редакции? Иван Карлович лютует? - с кухни доносились полифония звуков уютного и ухоженного дома: стукнула крышка чайника, опустился противень с пирожками на плиту, брякнул половник о кастрюлю с дымящейся густотой супа.  

-От папы никаких известий?

-Нет, он предупреждал, что до Нового года не вернется, да и рация постоянно ломается. 

Таша открыла печку и запихнула несколько номеров журнала «Работница». Женщины на обложке были красивы строгой красотой, без излишней манкости, светились здоровьем и энтузиазмом соцстроительства. В конце журнала публиковались рецепты и полезные советы. Например, как отбелить пожелтевший тюль. «А как отбелить почерневший тюль от сажи?» - мама чиркала спичками, печка презрительно дымила и коптила, ожидая чего-то более существенного и калорийного, чем журнал «Работница» и стопка газеты «Магаданская правда». Бумага не столько горела, сколько тлела, стремительно превращаясь в труху, не дающую главного- тепла и жизни. 

-Учить Данте -немного перебор, как считаешь? - черные ташины пальцы мяли газетный лист, потому что пожемканную   бумагу буржуйка съедала охотнее. 

-Это я виновата. - мама проверила входную дверь, подергав ручку. - Ты опять дверь не закрыла! Списывали  старый фонд, оказалось пятнадцать экземпляров «Божественной комедии». Зачем тогда область столько прислала? Это же не школьная программа. А Некрасова не хватает. Вот вчера приходит один отрок, спрашивает: «Дайте «Кровь из носу». Ты думаешь девочки растерялись? Тут же выдали «Мороз красный нос», обняли, чаем напоили. Опытные кадры! 

-А Карлыч причем? 

-Так я позвонила в редакцию, предложила Ивану Карловичу, он обрадовался. Человек культурный, с широтой взглядов.Иностранной литературой интересуется, краеведением, книги сдает вовремя. И потом не выбрасывать же?! Перевод Михаила Лозинского! Сказал всем сотрудникам раздаст, пусть окультуриваются, приобщаются… Пять книг отдала на мясо-молочный, три в администрацию. 

-Мама! Ты только никому об этом не рассказывай! Проклянут! В следующий раз лучше Пушкина, он учится легче.

Наталья с трудом выпрямилась, разминая затекшие ноги, и отправилась к книжной  полке, добротно сделанной папой своими руками. В компании словарей выделялся супер-обложкой и полиграфической статью «Декамерон», до которого Таша дотянулась на табуретке еще лет в семь и проглотила за два дня.  «Надо Бокаччо отправить  к «своим», на полку Всемирной библиотеки,  -рука застыла над стоящим по соседству Чаадаевым, - не хочешь ли Петр Яковлевич в печку?» 

-Не хочет. - мама осторожно взяла книгу из руки Таши и поставила на место. - Тебе надо успокоиться, вслух уже разговариваешь. Иди пирожок еще скушай. Я  все знаю, и про Сашу, и про католичество его… Он приходил к нам в библиотеку, даже агитировать пытался.

Сначала за адвентистов седьмого дня, потом за фиолетовое пламя какое-то, потом за католиков. У нас по поселку ходят типы какие-то, вербуют. И никому дела нет. Жалко парня, врачи сейчас все возможное делают. Угомонись, не Чаадаев ему в рот водку вливал. 

В дверь позвонили, и в прихожую плюхнулся обдавая все вокруг антрацитовой пылью мешок с углем. Палыч топтался на пороге, крутя носом и явно намекая на угощение. 

-Дамы! Как говорится, от нашего стола вашему! Ну и запахи у вас тут!

-Антон Павлович, проходите, имя у вас какое замечательное! Чай горячий!

-Можно с собой пару пирожков? Времени в обрез! - золотозубый и как оказалось золотосердый Палыч  испарился со счастливым лицом и пирожками запазухой. Таша никогда не думала, что будет так радоваться углю. Печь радостно заурчала, загудела, дом приходил в себя. 

Наступила тишина, тепло разнеживало, разленивало, потянуло в сон. 

-Мне кажется, или кто-то кричит во дворе? Посмотри, что там! - мама опять пошла проверять дверь.

От замершего окна несло холодом. Внизу стояли двое. Вернее не стояли, а будто в определенном ритме шагали туда-сюда крепко обнявшись и поддерживая друг друга. Наталья носом уткнулась в стекло и открыла рот. Танец этих двоих завораживал.

Пожалуй, это была самая удивительная тангирующая пара, чья история любви не вмещалась в маленькое пространство полыньчанского двора и силой страсти развернуло его, превратив в  роскошный дансинг с ледяным паркетом, покрытым черным лаком.

Знаток мог бы определить стиль как милонгеро, когда партнеры тесно касаются верхней частью тела, и заметить, что высокая партнерша-милонгера несколько скована, иногда просто деревянна, но партнер был идеален! Надежен, уверен в себе, чувствителен и заботлив. Он умело вел, беря на себя ошибки своей милонгеры и деликатно гася их…

Слившись в одно целое они качались на опустевшем танцполе в сияющей темноте колымского неба под тягучее аргентинское танго, слышимое только ими, смертельно уставшие, задыхаясь от густого морозного воздуха, который легкие отказывались принимать в себя,  сбиваясь с ритма, но все-таки держась на ногах… И никто, никто не смел усмехнуться даже кончиками губ: ни давно погасший фонарь, ни заиндевевшие собаки в опилках короба теплотрассы, ни зеваки в окнах. 

Потому что любовь и преданность могут вызвать смех только у тех, кто никогда не уходил последним с танцпола, нежно ведя свою милонгеру под покров ночи.

-Наталья, ты там примерзла что ли? Кто там внизу? - мама подошла и вскрикнула: «Это же Роберт Петрович, папин друг, ты что дядю Роберта не узнала? А с кем это он? С алкашом каким-то… На ногах не стоит. Здоровый лось какой! Только этого не хватало!»

Через минуту гости приволоклись в квартиру. Сначала в коридор со стуком громыхнулась громадная замороженная рыбина с остекленевшими глазами навыкате, следом рухнул Роберт Петрович, с таким же выражением глаз и лица как у его партнерши по танго. Со стены спикировало чучело глухаря, любовно сделанное папой. Наталья не знала к кому первому бежать, спасать, выручать.

-Вот. Налим. Свежак. Иван сказал за вами присматривать, говорит, пока я в тайге, девочки мои не должны голодать. - гость поднялся, с достоинством отряхнулся. - Я в порядке. Свою норму знаю. Все, ушел, через два дня будет вам мясо. 

Налим занял всю прихожую и и на рыбьих губищах был вопрос: « И что вы со мной будете делать?»

-И что мы будем с этим богатством делать? Наталья произнесла вслух то, что рыба не смогла спросить.

Мама плотоядно ходила вокруг налима: «Ох и печёнка у него вкусная! Я к соседу. Попрошу его распилить. Правда половину ему придется отдать.»

Через десять минут работы бензопилы «Дружба» гостинец был честно поделен, и довольный сосед поволок к себе громадный таз полный налимьих кусков. В доме даже после мытья полов оглушающе пахло соляркой, свежестью колымской воды и налимьим нутром. Долгий-долгий день закончился.

Утром поселок преобразился. Спал мороз, и выпал чистейший снежок, покрыв собой черную копоть.

Все вокруг высветлилось и высветилось: и лица полыньчан, и вершины сопок вокруг и даже редакционный уазик, чистый и намытый, радовался чудесному утру. Снег продолжал подсыпать сквозь серую вату облаков с мазками золотой патали проснувшегося солнца. В редакции все оживленно бегали, любезно предлагали друг другу кофе и шоколад, планерку отменили по случаю отъезда Карловича в Магадан. 

-Ио премьер-министра приехал, теперь заживем!- Тамара Федоровна подвигала к Наталье ее же пирожки с брусникой. - Ты морду этого внука своего дедушки видела? Щёки шире плеч, на башке три волосинки в шесть рядов. Весь масляный, ручки короткие… Я лично ничего хорошего не жду! 

-Что с Мулатом?

-Пока ничего…

-А Гриша где? 

-На дому сегодня пишет. Да чего сегодня здесь делать? Карловича нет, котел только запустили, система завоздушилась, пока пробьет,  минимум сутки пройдут. Да, Гриша диктофон оставил, ты ему не занесешь? У них телефон не отвечает, здесь недалеко, лоссохинский дом, совхозный, я тебе адрес дам. Только сначала материал мне сдай! 

Темнота опустилась уже в четыре дня. Начиналась метель, большая редкость для Полыньчана. Сопки надежно защищали поселок от сильных ветров, но все-таки чукотские ветра с Берингова пролива огибали ледяную броню застывших стражей и  иногда позволяли себе бандитский налет на поселок со свистом и гиканьем. 

Наталья быстро нашла коричневую четырехэтажку, и поднялась по выстуженному подъезду на последний этаж. Дверь была открыта, Полина Андреевна, мать Гриши, с гладко причесанными черными волосами, похожая на Аксинью из «Тихого Дона», сидела за столом в зале с отрешенным лицом. 

-А Гришенька вышел в магазин. Проходи, он скоро будет, - хозяйка глянула сквозь Наталью и вышла.

В громадной полупустой квартире , заполненной тишиной, поселились бесприютность и неустроенность несмотря на внешние признаки достатка. Прислонившись к стене стояли ящики с токайским, консервированными персиками, громадные жестяные банки с маслинами,  нераспакованный видеопроигрыватель, камера с японскими иероглифами на глянцевитом картоне коробки. Густой запах копченой рыбы шел с кухни. 

Полина Андреевна одетая в серый мохеровый свитер расшитый сверкающими стразами и бисером вышла с кухни, держа в руке двухстволку. «У отца такая же…» - подумала Тата и замерла. 

-Ну давай, сука!- Полина направила ствол поверх двери спальни.  Тата почувствовала как вода заливает уши, будто на взлете в самолетном кресле и вжалась в стул. Кирпичные крошки и штукатурная пыль покрыли половину зала. Открылась рывком дверь и появилась фигура мужчины в одних трусах с чем-то длинным в руках, направленным прямо на Тату. Она проглотила слюну, уши прочистились и стало все слышно и видно настолько ярко и выпукло, как никогда в жизни. Одновременно все движение вокруг  чуть замедлилось, и Тата осознала, что она слишком быстро все делает, а надо медленно, с такой же скоростью, с какой движется все в этом новом мире, в котором она внезапно очутилась. 

-Степан Николаевич, добрый вечер, а я Грише диктофон принесла. - чужим голосом прошелестела Тата и с какой-то радостью поняла, что в руках гришиного отца американский винчестер. Григорий хвастался в редакции, что отцу, ветврачу в оленеводческом совхозе, выдали винчестер и новенький вездеход, поларис кажется. Мысль о винтовке успокоила, потому что эта мысль привязана к Грише, его мальчишеской похвальбе, к привычному миру, посиделках в редакции. И значит, все должно хорошо закончиться…

-Привет, малая! Полинка где? - на стол в середине зала рухнула роскошная люстра, купленная явно за валюту. Хрустальный ливень накрыл все вокруг, Тата потерла руку. «Это она сама упала или после выстрела?» - Наталье было очень жаль такую красивую вещь, но вслух нельзя было жалеть,  шевелиться тоже нельзя. Так надо, так правильно, потом все окупится.

А хорошо бы сейчас уснуть, мягко и незаметно упасть под стол, закатиться в темный угол и там окуклиться тысячью тончайшими  нитями, слой за слоем, пролежать  до апреля, до первых парящих проталин, когда запахнут оттаявшие полыньчанские помойки в деревянных коробах, сырые доски сараев, ветром и всей радостью изысканной колымской зимы, такой скорой, что не все  за суетой дней успевают насладиться ею, а потом  вылупиться бабочкой-крапивницей и шнырять между болотной кочкой за бывшезековскими бараками на Лазовской, вглядываясь в головастиков…

-Здесь я, Степа, здесь… - Полина Андреевна посмотрела на Наталью и чуть кивнула на дверь. -Чаю не предлагаю.

Очень медленно, с прямой спиной Тата поднялась и ощущая какую-то вязкую густую глину под ногами пересыпанную хрустящими осколками поволоклась в прихожую. Хотелось бежать, но ускоряться нельзя, смертельно. Необходимо синхронизироваться, не выбиваясь из общего потока движения людей и светил, не нарушать космические законы, потому что последует страшное наказание. За спиной слышались выстрелы. Кто-то спускался по лестнице. Уже зайдя за угол дома, не позволяя себе ускорить шаг, Тата краем глаза увидела голого мужчину  с винтовкой, которой будто прицеливался, после упал, к нему подбежала женщина, с черными развевающимися космами, обняла, легла на него, они покатились в синей метели по равнодушному, заранее прощающему всех и вся, снегу.

Дома, закрывшись на щеколду в туалете, Тата отстирывала от крови промокшую насквозь варежку. Слышалась бормотание телевизора, мужской голос рассказывал о визите в Магадан важного московского гостя.  Мама выдала зеленку, бинт, слушая рассказ дочери об ужине у Полины Андреевны, об открытой неудачно неумелым ребенком банки с помидорами, пельменях и о том, что она есть  не хочет, а страшно хочет спать, и еще таблетку от головы.

-Интересно, откуда у Полины пельмени? Сроду она их не лепит, магазинные наверное… И помидоры тоже болгарские, не свои.- прозорливая мама задумалась. -Ты точно ужинать не будешь?

-Нет, спасибо, наелась в гостях! - Тата уснула мгновенно, провалившись в метель глубокого пустого и бессюжетного сна, не слыша телефонных звонков Гриши и маминого тревожного голоса.